Андрей Матвеев - Полуденные песни тритонов[книга меморуингов]
И — скорее всего — именно там мы и встретились.
Хотя все равно стоит полный туман, густой, утренний, молочно–серый.
The fog!
И у тумана этого явно выраженный алкогольный привкус.
На самом деле подобная тема требует иного повествовательного регистра, но сейчас я пишу ведь не о глобальном значении drinks&drugs в определенные периоды моей жизни.
Я расставляю важнейшие вехи, одной из которых и был Сергей, так что попробую обойтись тут без эмоционального осмысления.
Хотя моя алкогольная сага начиналась именно тогда, но было это как–то залихватски и даже романтично: не для того, чтобы напиться, а чтобы — если использовать новейший рекламный слоган —
ПРИДАТЬ ЖИЗНИ ВКУС!
При помощи дешевого белого грузинского сухого вина.
При помощи дешевого красного алжирского сухого вина.
При помощи дешевого портвейна
При помощи мадеры.
При помощи хереса.
При помощи молдавского кальвадоса.
При помощи вермута.
При помощи болгарского красного сухого вина «Гамза».
При помощи белого кубинского рома — это главное!
Список, между прочим, не полон, но отсутствие в нем водки и коньяка концептуально.
ТОГДА МЫ ЭТО ПОЧЕМУ-ТО НЕ ПИЛИ!
Я имею в виду — мы с Сергеем.
Очередь водки с коньяком наступила позднее, уже во второй половине семидесятых, чему тоже есть свое объяснение — мы стали старше и печальнее, нам чаще хотелось уже просто напиться, чем слушать музыку и читать друг другу стихи.
Наверное, тут следовало бы упомянуть уже подзабытый многими социальный фон того изумительного времени и процитировать что–нибудь из того же БГ, хотя бы про
«сыновья молчаливых дней»,
после чего можно порассуждать и о том, что то поколение, чья молодость пришлась на семидесятые, во многом было настоящим потерянным поколением, причем, без всяких кавычек, еще можно было бы упомянуть к месту очаровательную строчку Аполлинера о том, что
«моя молодость брошена в ров, как букет увядших цветов»,
только на самом деле все это совершенно не так, потому что когда тебе восемнадцать (девятнадцать, двадцать, etc), ты не думаешь ни о каком потерянном поколении.
Ты пьешь вино и слушаешь музыку.
Например, Led Zeppelin, «The Stairway To Heaven».
«Лестницу в небо» из их четвертого альбома.
Когда мы познакомились с Сергеем, то он больше всего любил именно эту песню.
Вроде бы, я даже припоминаю, в каком доме все это было — рядом с задрипанным ныне кинотеатром «Урал», в том самом доме, где живет сейчас мой уже упомянутый близкий приятель, задумавший некогда всемирный виртуальный мартиролог.
Только в другом подъезде.
В квартире то ли на третьем, то ли на четвертом этаже.
Хозяева давно уже живут в Израиле.
Хотя нет, младший брат вернулся, а старший — да, он там, вальяжный, сытый, нудноватый еврей, некогда сидевший на игле и отсидевший за наркоту в зоне.
У него была смешная кликуха — Крэг, почти что Крэк[18], хотя про эту пакость тогда еще никто и не знал.
Вдобавок ко всему, этот типус являлся обладателем здоровущего члена, настоящего то ли шланга, то ли хобота, о чем мне поведала одна знакомая девица, не только потрахавшаяся с ним, но и подцепившая от него триппер.
Эта девица тоже какое–то время числилась среди моих «серьезных любовей», но к описываемому моменту любовь куда–то канула.
С типусом же она трахалась у меня дома, в ночь после вечера одного очень трудного дня, когда мы — она с подругой и я с этим нынешним израильтянином — сначала долго сидели в одном кафе, потом в другом, затем оказались в каком–то общежитии, где девиц чуть было не изнасиловали студенты–юристы из Закавказья, и лишь потом мы, умудрившись как–то слинять через окно, оказались на квартире моей бабушки.
Где я занимался в собственной ванне любовью с ее подругой, наверное, если бы я был с ней, то триппер был бы и у меня, но — пронесло!
Уже позже она, вдобавок, еще и рассказала мне, что именно Крэг сдал всю нашу компашку в ГБ, точнее, в то его замаскированное под студенческий оперативный отряд подразделение, что было призвано бороться «с идеологическими и аморальными вывертами среди молодежи».
Хотя слово «выверты» тут явно не подходит, но синоним мне подыскивать лень.
Не знаю, о чем думали бабушка с дедушкой, слушая раздающуюся за стенкой пьяную, похотливую возню.
Лучше до сих пор считать, что они просто выпили свое привычное снотворное и крепко спали.
Утром же девицы и будущий наркоман с невероятным половым хоботом свалили, а я рухнул спать, не отвечая ни на телефон, ни на звонки в дверь.
И только днем, часа так в три, проснулся от громоподобного стука — это Сергей с Натальей, с которыми, как оказалось, я «забил стрелку», на которую не пришел, начали беспокоиться и приехали ко мне сами.
Именно с того момента туман рассеивается.
Я открыл дверь — они стояли вместе, только вот тогда я еще понятия не имел, что все это странным образом спроецируется на мое отдаленное в тот момент будущее, что один из нас троих погибнет, другая станет моей женой, и что много лет спустя я буду сидеть за компьютером и вспоминать почему–то о том, как очередным теплым, летним днем мы сидели у него на балконе и пили разведенный грейпфрутовым соком белый кубинский ром, но вот что касается всего остального, то, как известно,
THE REST IS SILENCE,
«дальнейшее — молчание»,
при этом источник цитаты указывать совсем не обязательно.
21. Про историю одного сна
На самом деле это опять про меня, про Сергея и отчасти Наталью, а еще про великого художника Мишу Брусиловского.
Именно, что Мишу, такое у него официальное имя.
А если к нему обращаться по имени–отчеству, то получается Миша Шаевич.
Вообще–то Мишу я знаю со своих лет так одиннадцати — нас познакомила матушка, которая с ним дружила, как и еще с одним замечательным художником — Виталием Воловичем.
Чтобы не быть о Мише голословным, проще взять да и скопировать какую–нибудь цитату с первого попавшегося интернет–сайта, пусть это будет ресурс
http://www.ieeu.udmlink.ru/campus/galery/images/di/mb.htm,
а нижеследующее высказывание принадлежит Хуану Фернандесу Солеро Хосе Касаравилья, главному хранителю музея Прадо в Мадриде и датировано 1996 годом:
«Родился в г. Киеве в 1931 году. После окончания курса живописи в Киевской духовной академии поступил в Ленинградскую академию живописи, ваяния и зодчества, которую и закончил в 1958 г. Отправляется на Урал, в Свердловск, где вместе с Г. Мосиным за несколько лет создает ряд выдающихся произведений монументального и живописного искусства. Живет в Екатеринбурге.
После серьезных противоречий с руководством страны на идеологической почве обращается к библейской тематике в своих живописных работах. Выставки его работ происходили в Москве, Петербурге, Осло, Хельсинки, Берлине, Париже, Нью — Йорке, Буэнос- Айресе, Маниле, Гаити, Санта — Фе, Канберре, Певеке, Уэлене, Токио, Лос — Анжелесе и других городах мира. Живопись Михаила Брусиловского из России представляется мне одним из самых ярких явлений в России XX века, отнюдь не обделенных гениальностями в этой сфере человеческого духа за проходящее столетие. Продолжая великую традицию фигуративного искусства России И. Репина М. Врубеля. Брусиловский явил родине и миру невиданный каскад трансформаций формы и крика цвета, что смело ставит его в ряд с такими явлениями нашего времени, как П. Пикассо, X. Миро, А. Матисс.»
Правда, хранитель музея Прадо ошибся в написании Мишиного имени, но что взять с обитателя Мадрида? А про гениальность М. Ш. я знал еще с самого начала семидесятых, как только хоть что–то начал чувствовать и понимать в живописи. Когда же нас свела моя мать, то для меня это был просто классный дядька, на котором можно было даже проехаться верхом и который так забавно рассказывал про какого–то Мао Цзе Дуна, судя по всему, китайца и очень уже старого пня, переплывшего не так давно [19] неведомую мне реку под названием Янцзы.
Рассказал же это Миша после того, как честно греб около часа на лодке, пересекая озеро Песчаное, что не так далеко от города Сврдл, я же плыл рядом с лодкой в маске, трубке и ластах, а великий художник с маменькой меня страховали.
Чтобы не потонул!
Вот я и не потонул, а в начале семидесятых уже начал догадываться, что Миша — гений.
На самом деле, без всяких там экивоков.
И рассказал об этом своему новому другу Сергею, который мало того, что писал хорошие стихи, так еще и собирал альбомы разных художников, хорошие альбомы хороших художников, если, конечно, удавалось их достать.
Альбомы эти он покупал на книжной «туче», куда ездил вместе с Натальей, уже ставшей его женой и даже родившей ему сына.
